— И за один день я могу раздавить его в пыль, — проскрежетал Борур. — Сила — вот что вечно. А не их суета.

Грёнбёг, лесной дух, чье тело словно было сложено из корней и замшелых камней, тяжело вздохнул. Его глаза цвета мокрой земли мерцали в сумерках.

— Сила реки в том, чтобы течь, а не ломать берега, — прошелестел он. Казалось, слова рождались не в его гортани, а в самой хвое над их головами. — Их сила — в движении. Они не живут с миром. Они его переделывают. И это... Новая правда.

Из тумана над озером донеслось язвительное ворчание:

— Знаю я к чему все идет, зря вырастили неблагодарного человечишку, научили его быть одним из нас. Он все равно здесь чужой. Лучше б стал утбурдом.

Мельфиор не обратил внимание на появление нёкка, он сделал шаг вперед, к самому краю. Несколько камешков сорвалось вниз. Сердце стучало, как бешеное. Он не слышал дыхания ветра, только затихающий рокот загадочных машин.

— Я должен посмотреть поближе, разведать, понять их. Я вернусь! Только посмотрю поближе.

Хильда сжала его плечо.

— Дикий зверь, что бежит на запах дыма, редко находит обратную тропу, — в ее голосе не было упрека, только тихая печаль. — Не задерживайся, дитя. Без твоего смеха — наш мир опустеет.

— И Грёнбёг опять будет танцевать только для дроздов, — ворчливо, но без злобы, добавил Борур. — Ладно. Иди. Только смотри... Не задерживайся.

Мельфиор обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на них — на Борура, Хильду, вечно недовольного Свипа и мудрого Грёнбёга.

Язык природы, магия рун, скрытность, сила, мудрость — его семья щедро делилась с ним своими дарами. Даже злобный нёкк в лунные ночи обучал человеческого детеныша пению. Чарующие звуки скрипки и голоса сливались в унисон, привлекая не только людей, но и духов.

Потом его взгляд снова устремился в долину, к огням, зовущим в неизвестность.

— Обещаю! Я вернусь с первыми заморозками!

Мельфиор не побежал. Он шагнул за невидимую черту, за границу земли духов, и тень скалы отпустила его. Ветер тут же стал острее, запахи — чужими, лишенными магии. Он шел навстречу гулу моторов, навстречу веку, который не обещал ждать.

А позади, из уходящей в сумерки чащи, донесся последний, тонущий в шуме ветра голос Хильды:

— Не теряй... Дорогу домой... Не заблудись!

США, международный аэропорт. Наши дни. Вечер.

Он заблудился.

Воздух терминала был густым и спертым, пропахшим стрессом, свежей выпечкой и стерильным ароматизатором. Огромное пространство оглушало какофонией звуков: металлический голос диктора объявлял о задержках рейсов, грохотали тележки с багажом, со всех сторон доносилась разноязычная речь. Для Уле Веттхавна, успешного писателя, это было не местом ожидания, а испытанием.

— Рейс AY392, Осло, регистрация на стойках 45-50, — проговорил он вслух, звук собственного голоса успокаивал.

Сам же вызвался пойти на разведку, пока Фрея потрошит дьюти-фри. Да уж.

Он огляделся, пытаясь найти ориентир — выход, указатель, что угодно. Но его взгляд скользил, не находя ничего знакомого.

«Я должен посмотреть поближе, разведать, понять их», - безжалостно напомнил внутренний голос. Разведал. Вернулся.

Обжигающая краска залила лицо. Его дыхание участилось. Ладони стали влажными. Он инстинктивно потянулся к карману, где когда-то носил заговоренный камень Хильды, но нащупал лишь холодный пластик паспорта.

«Выход. Где выход? Где... Тропа?» — пронеслась в голове паническая, иррациональная мысль. Он зажмурился, пытаясь отсечь давящий мир, и в этот момент гул аэропорта провалился в звенящую пустоту, уступая место другому воспоминанию о потерянности — старому, глубокому и куда более страшному.

Норвегия. Сандвик. Окрестности Веттхавна. 1990-е. Поздняя осень.

Воздух здесь пахнет по-другому. Соленый ветер с фьорда, вечный и неизменный, теперь пропитан едковатым шлейфом выхлопных газов и сладковатым запахом жареного картофеля из нового «Макдональдса» на главной улице. Это уже не та резкая, чистая свежесть, что наполняла легкие 10-20 лет назад, а нечто приглушенное, размытое — как акварель, в которую капнули грязной водой.

Чем дальше от города, тем сильнее пахло гниющими листьями, влажной землёй и холодным камнем — это был запах дома, который он не вдыхал годами.

Мельфиор — для людей он носил имя Магнус, но в этот момент он был просто Мельфиором, — стоял на краю леса, вцепившись пальцами в лямки своего рюкзака. Его яркая, модная куртка казалась здесь кричаще чужеродной.

Первый шаг под сень сосен был как возвращение в забытый сон. Свет померк, звуки города умерли, остался лишь шелест его собственных шагов по ковру хвои. Как же он докатился до такой жизни?

Еще утром Магнус Веттхавен проснулся в очередном притоне, ночь терялась в наркотическом тумане, который периодически разгонялся вспышками сомнительных воспоминаний. Кажется, ему снился лес, кто-то играл на скрипке и голоса вслед за ней выводили мелодию иного мира. Он прикоснулся к лицу и понял, что оно мокрое от слез.

Рядом спал кто-то обнаженный. Магнус резко освободился из чужих объятий и подошел к окну. Он смотрел через заляпанное краской стекло и понимал, что не помнит, как его зовут. Не человеческое имя, а — суть. Раньше он был наполнен чем-то древним и сильным, слушал ветер, говорил с деревьями, пусть и слыл чудаком, а теперь он лишь оболочка.

Магнус рванул на себя окно. Столичный город впустил в душную комнату не запах бензина, а мокрых водорослей и сосен.

«Кто я?» — пронеслось в голове.

Магнус Веттхавен был душой богемной тусовки, но его собственное творчество иссякло. Некогда успешный писатель сохранил только молодое тело. Пытаясь стать «своим» среди людей, он утратил уникальную суть — ту самую, что когда-то делала его особенным.

Через два часа он уже был в пути.

Он шел уверенно первые полчаса, сверяясь с картой в памяти: вот валун, похожий на спящего медведя, здесь тропа должна повернуть к ручью.

Но валун был на месте, а тропы за ним не было. Только буйно разросшийся колючий малинник, как будто лес намеренно сплёл здесь изгородь.

Мельфиор сжал зубы, обошел его, пытаясь найти знакомые приметы. Воспоминания вели его дальше, к змеящемуся ручью, чьё бормотание когда-то указывало путь к Хульдравотн.

Он вышел к воде. Но ручей был не таким, каким его помнил. Дальше. Мельче. Тише. Его вода не пела, а просто журчала, чужая и равнодушная.

«Не может быть», — прошептал Мельфиор, падая на колени, прижал ладони к холодной, мшистой земле. Он закрыл глаза, отсекая реальность, и попытался услышать сердцебиение мира — тот глухой, мощный звук, что исходил из самого Веттхавна.

Тишина. Лишь ветер в верхушках сосен и собственный стук сердца в висках.

Паника, холодная и острая, начала подниматься по спине. Он вскочил.

«Algiz», — его шепот сорвался с губ, и палец дрожащей рукой вывел в воздухе руну защиты, обращения, просьбы о помощи. Свет не вспыхнул. Воздух не дрогнул. Руна, которую он когда-то видел, как огненный знак, соединяющий небо и землю, растворилась, не родившись.

«Teiwaz ... Сила... Пожалуйста...», — он вывел другую, вкладывая в нее всю свою волю, всю тоску.

Ничего. Мир молчал. Лес стал просто лесом — скоплением деревьев, камней и воды. Магия, которая была его дыханием, оказалась недосягаема, как звезды днем.

Он закричал, словно смертельно раненый зверь. Крик отчаяния ударился о стволы сосен. Птичий гомон оборвался на полуслове. В кустах послышался испуганный шорох — мыши и землеройки кинулись прочь. А где-то среди деревьев воцарилась тяжелая, настороженная тишина — старая лиса в своей норе замерла, прижав уши, а лось на тропе поднял голову, пытаясь учуять невидимого врага.

Эхо ответило с насмешкой, разнося его собственный страх по всему лесу. И тогда понимание обрушилось на него, ледяное и неумолимое, как обвал. Это был не сон. Не шутка. Это был приговор.

Веттхавн не узнал его и захлопнул двери. Мельфиор стучался в дом, который перестал быть его домом. Он был заперт снаружи. Навсегда.

Он не плакал. Он просто смотрел в глухую, безразличную чащу, а внутри рушился мир. Обещание, данное Хильде, оказалось пылью. Обратной дороги не существовало.

США, международный аэропорт. Наши дни.

Уле медленно открыл глаза. Гул аэропорта вернулся, но теперь он был фоном для тишины, наступившей внутри. Воспоминание о том дне в лесу больше не было незаживающей раной. Теперь это был шрам — знак того, что старый он действительно умер там, у границы Веттхавна. Не просто заблудился — исчез для мира, позволив всем поверить, что Магнус Веттхавн, талантливый писатель 70-х, бесследно сгинул в наркотическом забвении.

— Уле? Я тебя чудом нашла! — теплые пальцы Фреи нежно прикоснулись к его. Он посмотрел на неё и увидел не просто невесту, а живое доказательство того, что долгое, тихое воскрешение под именем Уле не прошло даром.

— Прости, — его голос был спокоен. — Просто... Вспомнил, как легко потерять себя. И как трудно найти.

Она улыбнулась, привыкшая к его милым причудам.

— Не бойся, я тебя всегда найду, — шепнула Фрея, успокаивающе поглаживая руку.

Осло, набережная Акер Брюгге, 2020-е. Солнечный день.

Спустя десятилетия скитаний, он, наконец, почувствовал себя цельным. Он работал лесником, садовником, разнорабочим — всегда рядом с природой, тихо и незаметно исцеляя ее и себя. Все эти годы он вел дневники, которые стали черновиком его будущей книги. Он учился слушать природу заново, не магией, а сердцем.

Мельфиор возродился, как Уле Веттхавн, потомок пропавшего гения. Сын, который вернулся из-за границы после окончания учебы. Он представил миру свое собственное произведение, духовное наследие отца. Легенда была безупречной.

Сердце билось ровно и спокойно, наполненное тихим счастьем. Он шел по набережной, когда в толпе туристов увидел ее. Длинная копна светлых волос. Простое платье, которое могло прятать хвост. Чарующая походка. Что-то щемяще-знакомое в ее силуэте заставило сердце замедлиться, замереть и застучать с новой бешеной силой.

— Хильда? — имя сорвалось с губ, прежде чем он до конца осознал безумство предположения.

Он не помнил, как побежал, расталкивая людей.

— Хильда! — крикнул он уже громче, его голос дрожал.

Девушка обернулась. Её лицо было прекрасно, чужое незнакомое прекрасное лицо. В глазах — не магия древнего леса, а легкое испуганное недоумение, смешанное с интересом.

— Извините, — проговорил Уле, чувствуя себя полным идиотом. — Я... Я принял вас за другую.

— За кого? За бывшую? — она улыбнулась, и в этой улыбке не было колдовства, но было столько солнечного света, что ему захотелось греться в нем, как можно дольше.

— Хуже, — честно ответил Уле. — За хульдру.

И она рассмеялась. Это был самый прекрасный смех, который он слышал за последние тридцать лет.

Так он познакомился с Фреей. Она была художницей. На её меланхоличных акварелях тени леса складывались в лица троллей, а в струях водопадов угадывались черты нёкка. Ирония судьбы была изощренной: он, сам того не зная, много лет вдохновлял ее своими старыми книгами.

Норвегия, природный парк «Сердце леса», граница с Веттхавном. Наши дни. «Золотой час».

Солнце, клонящееся к закату, заливало парк густым, медовым светом. Длинные тени от сосен ложились на деревянные настилы, превращая тропу в полосатый коридор, ведущий от мира людей к границе забытых легенд. Воздух стал звенящим и прохладным, наполненным ароматом нагретой за день хвои.

Парк раскинулся у подножия суровых склонов Веттхавна. Он был его детищем. Его крепостной стеной. Тем, что Уле смог противопоставить безжалостному натиску цивилизации. Написанная им книга — та самая, что выросла из дневников его скитаний, — не просто стала бестселлером. Она всколыхнула людей, заставила их вспомнить о древних духах этих мест.

Общественный резонанс обеспечил земле в окрестностях Сандвика особый статус. Так возник парк «Сердце леса», отделявший шумный мир людей от вечного молчания духов.

Уле стоял, наблюдая, как Фрея и фотограф исследуют очередной живописный уголок. Он слышал ее смех, видел, как она указывала на камень, напоминающий тролля из его книг, и улыбался. Это была хорошая жизнь, построенная им самим: успех, признание, любовь. Он исцелился. Прошлое больше не было призраком — он превратил его в наследие, которое оберегало то, что он любил.

— Я же говорила, что это идеальное место! — Фрея радостно сжимала его руку, пока фотограф выбирал локации и сюжет для их свадебной фотосессии. — Представляешь, наши внуки будут смотреть на эти снимки и видеть, где ожили твои истории.

Она сияла, глядя на него с безграничной нежностью и гордостью. Она видела в нем талантливого писателя, чье слово обладало силой менять мир. Мужчину, с которым не страшно состариться вместе.

Уле кивнул, с улыбкой любуясь будущей женой. Но его взгляд скользнул за плечо фотографа, туда, где заканчивалась ухоженная тропа и начиналась настоящая чаща — темная, плотная, дышащая многовековой тишиной. Там был Веттхавн. Его Веттхавн. Дом, в который не вернуться.

Он поймал себя на мысли, что Хильда, пожалуй, одобрила бы его выбор. Фрея с ее чистотой, бережной любовью к природе и сильным характером не стала бы для них чужой.

Ветер донес до него запах влажного мха и горьковатой сосновой смолы. Тот самый запах, что жил в его детстве. Сердце Уле сжалось, будто от прикосновения ледяной руки.

Ему нужно было спрятаться. Хотя бы на минуту.

«Прошу прощения, я ненадолго», — сказал он, и его голос прозвучал так, будто он проходил сквозь толщу воды. Где-то на границе с лесом он видел уединенную уборную.

Дверь закрылась, отсекая настоящее. В полумраке, пахнущем сосной и антисептиком, его накрыло с головой. Нужно было отвлечься. Он открыл сценарий, который написали по его книге. Текст был написан очень талантливо, погружая в далекое прошлое.

Веттхавн. Начало XX века. Лето.

Воздух дрожал от зноя, пропитанный сладковатым ароматом перезрелой морошки. Солнечные лучи пробивались сквозь плотный полог крон, выхватывая из полумрака кружево папоротников и золотистые блики на шкурке ящерицы, замершей на валуне.

Маленький Мельфиор сидел на замшелом камне, вцепившись пальцами босых ног в прохладный мох. Перед ним стояла Хильда. Её золотистые волосы словно светились в зеленоватом сумраке леса.

— Слушай, — голос хульдры завораживал. — Не ушами. Кожей. Дыханием.

Она провела ладонью по воздуху, и Мельфиор почувствовал, как крошечные мурашки пробежали по его рукам.

— Ветер не дует. Он течет. Река не шумит. Она дышит. Камни не молчат. Они помнят.

Мельфиор зажмурился, стараясь изо всех сил. Сначала он слышал только привычное: стрекот кузнечиков, далекий стук дятла, собственное сердцебиение.

— Ничего не получается, — выдохнул он, сжимая кулачки.

— Ты заставляешь себя. Принуждение – ложный путь, — Хильда мягко коснулась его лба. Пальцы были прохладными, как вода из родника. — Перестань. Просто разреши себе услышать.

Он снова попробовал. Вдыхал аромат мха, впитывал молчаливую память камней, отдавался потоку ветра. И лес заговорил. Шелест листьев сплёлся в незнакомую, щемящую мелодию, а глухой гул под ногами обернулся мерным дыханием спящего великана. Он ощутил, как влага поднимается по древесным жилам — незримая, вечная пульсация жизни.

Он открыл глаза и ахнул. Лес был прежним, но теперь он был наполнен. Каждая травинка, каждый камень был частью огромного, живого, дышащего целого. И он, Мельфиор, был его частью тоже.

— Я слышу, — прошептал он, и в его голосе был восторг.

Хильда улыбнулась, глядя на него с гордостью матери, чей ребёнок сделал первые шаги.

— Это не просто магия, дитя. Это — договор. Ты постучался, и мир тебе ответил. Запомни это.

Из чащи зазвенел медный колокольчик, притороченный к поясу ниссе. Свип, чья ферма стояла на самом краю человеческих земель, был своим в Веттхавне. Люди еще помнили обычай ставить миску с кашей для «маленького хозяина», и он платил им доброй удачей. Он протиснулся между корнями, его красный колпак зацепился за ветку.

— Договор, говоришь? — проскрипел он, высвобождая колпак. — А вот мой договор — чтоб крынка молока на подоконнике была полная, да чтоб пирог с черникой из печи не уносили, пока не остыл. Вот это я понимаю — договор!

Он подмигнул Мельфиору, протягивая ему маленький, туго спеченный комочек.

— А это — сыр. С тмином. Чтобы силы набирался, а то сам ветром станешь.

Хильда рассмеялась, и её смех зазвенел хрустальными колокольчиками. Мельфиор смеялся вместе с ними, чувствуя себя своим, нужным и бесконечно защищенным.

Норвегия, природный парк «Сердце леса», граница с Веттхавном. Наши дни. Сумерки.

Внутри еще витал призрак того старого леса — запах мха и обещание, что всё может быть живым и говорящим. Сценарий мерно подрагивал в руках.

И в этот миг мир взорвался.

Не грохот, а скрежет — звук рвущегося металла и ломающегося дерева. Оглушительный, животный, рвущий саму ткань привычной реальности. Потолок над головой исчез, и в проеме, на фоне лилового неба, возникла она. Голова, высеченная из серого, поросшего мхом камня. Маленькие глаза светились тусклым зеленоватым светом, как гнилушки в ночном лесу.

Уле остолбенел. Он не дышал. Время спрессовалось в одну точку.

Каменные глыбы губ шевельнулись.

— Мельфиор! — голос был похож на камнепад в глубокой пещере. Он был полон не ярости, а изумления и радости. — Ты куда вообще пропал?!

Он не ответил. Не мог. Воздух, который он вдыхал, стал густым и тяжелым. Его пальцы разжались, и сценарий разлетелся, подхваченный ветром. Он не стал его поднимать. Он больше не был Уле, успешным писателем, а снова стал мальчиком, воспитанным духами.

— Борур, — Мельфиор не смел смотреть в глаза другу, вместо этого он вглядывался темную стену деревьев. Тролль не ругал его, он был искренне рад встрече, и эта радость отзывалась теплым сгустком где-то в животе, смешанным с острым уколом совести.

— Мы ждали, — Борур скрежетал челюстями, и с его каменной бороды посыпалась мелкая крошка. — Свип ноет, что сыр его никто не ест. Хильда у озера сидит и песни твои старые напевает вместе с водяным. А ты... Ты тут. В человеческой норе. И пахнешь человеком.

И тогда Мельфиор понял: тролль пришел не за тем, чтобы разрушить его новую жизнь. Он пришел вернуть своего потерянного брата. И от этого осознания сдавило горло, не оставляя места для слов.

— Борур, прости, я просто заблудился, — выдохнул он, глядя в светящиеся глаза тролля. – Я приду сегодня и познакомлю вас с невестой.

Он не знал, как это случится. Как он объяснит ей, что ее жених-писатель дружит с горным троллем. Но в этот момент это не имело значения. Важно было то, что стена, которую он годами выстраивал между двумя мирами, дала трещину. И сквозь нее, болезненно и ослепительно, хлынул свет его настоящего дома.

— Фрея! Иди сюда! Я хочу тебя кое-с-кем познакомить!